Неточные совпадения
— Хорошо, — сказала она и, как только
человек вышел, трясущимися пальцами разорвала письмо.
Пачка заклеенных в бандерольке неперегнутых ассигнаций выпала из него. Она высвободила письмо и стала читать с конца. «Я сделал приготовления для переезда, я приписываю значение исполнению моей просьбы», прочла она. Она пробежала дальше, назад, прочла всё и еще раз прочла письмо всё сначала. Когда она кончила, она почувствовала, что ей холодно и что над ней обрушилось такое страшное несчастие, какого она не ожидала.
Приходил юный студентик, весь новенький, тоже, видимо, только что приехавший из провинции; скромная, некрасивая барышня привезла
пачку книг и кусок деревенского полотна, было и еще
человека три, и после всех этих визитов Самгин подумал, что революция, которую делает Любаша, едва ли может быть особенно страшна. О том же говорило и одновременное возникновение двух социал-демократических партий.
— Хочется думать, что молодежь понимает свою задачу, — сказал патрон, подвинув Самгину
пачку бумаг, и встал; халат распахнулся, показав шелковое белье на крепком теле циркового борца. — Разумеется,
людям придется вести борьбу на два фронта, — внушительно говорил он, расхаживая по кабинету, вытирая платком пальцы. — Да, на два: против лиходеев справа, которые доводят народ снова до пугачевщины, как было на юге, и против анархии отчаявшихся.
В дешевом ресторане Кутузов прошел в угол, — наполненный сизой мутью, заказал водки, мяса и, прищурясь, посмотрел на
людей, сидевших под низким, закопченным потолком необширной комнаты; трое, в однообразных позах, наклонясь над столиками, сосредоточенно ели, четвертый уже насытился и, действуя зубочисткой, пустыми глазами смотрел на женщину, сидевшую у окна; женщина читала письмо, на столе пред нею стоял кофейник, лежала
пачка книг в ремнях.
— Гляди! Глядите все! — кричала она, вставая, взмахнув над головою
пачкой выхваченных прокламаций. Сквозь шум в ушах она слышала восклицания сбегавшихся
людей и видела — бежали быстро, все, отовсюду.
Откуда-то из-за угла вынырнул молодой
человек в красной рубахе и поддевке и промчался мимо, чуть с ног меня не сшиб. У него из рук упала
пачка бумаг, которую я хотел поднять и уже нагнулся, как из-за угла с гиком налетели на меня два мужика и городовой и схватили. Я ровно ничего не понял, и первое, что я сделал, так это дал по затрещине мужикам, которые отлетели на мостовую, но городовой и еще сбежавшиеся
люди, в том числе квартальный, схватили меня.
Обменявшись рассказами о наших злоключениях, мы завалились спать. Корсиков в уборной устроил постель из
пачек ролей и закрылся кацавейкой, а я завернулся в облака и море, сунул под голову крышку гроба из «Лукреции Борджиа» и уснул сном счастливого
человека, достигшего своей цели.
— Мать… мать… мать… — перекатывалось по рядам. Папиросы
пачками прыгали в освещенном ночном воздухе, и белые зубы скалились на ошалевших
людей с коней. По рядам разливалось глухое и щиплющее сердце пение...
Действительно, я в этом нуждался. За два часа произошло столько событий, а главное, — так было все это непонятно, что мои нервы упали. Я не был собой; вернее, одновременно я был в гавани Лисса и здесь, так что должен был отделить прошлое от настоящего вразумляющим глотком вина, подобного которому не пробовал никогда. В это время пришел угловатый
человек с сдавленным лицом и вздернутым носом, в переднике. Он положил на кровать
пачку вещей и спросил Тома...
Поражало его умение ярмарочных женщин высасывать деньги и какая-то бессмысленная трата ими заработка, достигнутого ценою бесстыдных, пьяных ночей. Ему сказали, что
человек с собачьим лицом, крупнейший меховщик, тратил на Паулу Менотти десятки тысяч, платил ей по три тысячи каждый раз, когда она показывала себя голой. Другой, с лиловыми ушами, закуривая сигары, зажигая на свече сторублевые билеты, совал за пазухи женщин
пачки кредиток.
— Вы здесь, Иванов? Приказано привести вас к присяге… Не сейчас, когда будем выступать. Иван Платоныч! Пятую
пачку патронов
людям.
Казначей был «косоротый», чиновник из писарей, в своем роде деловитый и в своем роде добрый
человек, очень веселого нрава. Он иногда дозволял офицерам «любопытствовать, сколько в
пачке», но большею частью этого никто не делал, так как это ни к чему не вело и только могло служить перед начальством признаком строптивости.
Фермор только немножко сожалел кое-кого из молодых инженеров, которых считал за
людей лучшего порядка, и стеснялся, как он им откажет в товариществе. Но беспокойство его было напрасно: ни старшие, ни младшие, никто его сообщества более не искали. Другой месяц Фермор тоже «проходил присматриваясь», без особого назначения, а когда пришел день раздачи жалованья, «косоротый» подал ему казенные деньги в книжке и две
пачки, перетянутые бумажною полоской, — за истекающий месяц и за прошедший.
В обычае своем они были
люди еще очень простые, и в день получения жалованья и
пачек в бумажных полосках приходили в гастрономию «валом», то есть почти во всем составе, со включением и «косоротого». Здесь пили и ели много, забирая все, что есть самого лучшего и самого дорогого; засиживались долго, сколько хотели, и платили за все настоящим благородным манером, то есть не торгуясь и даже не считая, что действительно взято и что бессовестно присчитано.
— И говорить нечего, она выше всяких слов! Но постойте, я никогда и нигде не позволял себе забывать
людей, сделавших мне какое-либо одолжение: сегодняшнее же первое мое дело будет хоть часть заплатить моей Татьяне Ивановне, и потому не угодно ли вам взять покуда полтораста рублей! — сказал Хозаров. — Примите, почтеннейшая, с моею искреннею благодарностью, — продолжал он, подавая хозяйке
пачку ассигнаций, и затем первоначально сжал ее руку, а потом поцеловал в щеку.
Патап Максимыч своими руками отпер железный сундук. На столе, поставленном возле, стал он раскладывать найденные бумаги — в одну сторону откладывать тучные
пачки серий, ломбардные билеты, наличные деньги; по другую векселя — и сохранные расписки, в третью сторону клал купчие крепости и закладные разных
людей. Особо клал Патап Максимыч счета и торговые книги, особо контракты и условия. Завещания не нашлось.
Молодой
человек приехал в назначенный час, привез вексель и передал его Корнилию Потаповичу в обмен на пять
пачек радужных.
В нелепо-роскошной комнате сидели за вином два
человека: один старый, седой, другой молодой еврей. Молодой держал
пачку денег и торговался. Он покупал контрабандный товар.